— Пандемия сместила приоритеты здравоохранения не в пользу хронических заболеваний. Как это сказалось на лечении онкопациентов?
— Действительно, из-за массового инфицирования COVID-19 была ограничена работа части медучреждений. В начале распространения пандемии даже стоял вопрос об опасности применения у онкологических больных противоопухолевого лечения. Сами пациенты, опасаясь подхватить инфекцию, нередко затягивали с визитом к врачу. К сожалению, это привело к увеличению количества запущенных форм болезни.
С другой стороны, в результате массового проведения компьютерной томографии органов грудной клетки рак легких, например, стали чаще обнаруживать на ранних стадиях. А широкое назначение антикоагулянтов при лечении инфекции способствовало «провокации» кровотечений из зарождающихся опухолей желудка, толстой кишки. Таким образом, стали выявляться опухоли этих органов на очень ранних стадиях.
— Пациенты также лишись возможности лечиться за рубежом.
— Возможность получать современную онкологическую помощь есть и в России. Например, методики и условия лечения в Институте онкологии Европейского медицинского центра (EMC) не уступают самым передовым зарубежным клиникам Германии или Израиля, а иногда и превосходят их, это признают и сами пациенты. Мы собрали уникальную международную команду, например: радиотерапевт, директор Института онкологии Нидаль Салим и профессор радиологии Евгений Либсон из Израиля, хирург-онкомаммолог Искра Даскалова, а также российские доктора с большим опытом работы за рубежом, в том числе единственный в России действительный член Американского общества онкогинекологов Владимир Носов, член-корреспондент РАН, член Королевского колледжа хирургов Великобритании нейрохирург профессор Алексей Кривошапкин.
По желанию пациента при постановке морфологического диагноза мы проводим консилиумы с коллегами в Калифорнийском колледже патоморфологии или во Фрайбургском университете.
Кроме того, пациентам, ранее проходившим лечение в других странах, мы обеспечиваем преемственность медпомощи, поддерживая связь с их зарубежными врачами.
— Что собой представляет современный международный стандарт лечения?
— Прежде всего, это следование актуальным клиническим рекомендациям по диагностике и лечению злокачественных опухолей, лидерами в разработке которых являются США и европейские страны. Эти рекомендации обновляются если не ежемесячно, то ежеквартально. Постоянно появляются новые технологии и лекарственные препараты. Только за 2021 год было внесено, например, 18 принципиальных обновлений в методики лечения немелкоклеточного рака легкого.
Необходимо постоянно следить за этими обновлениями и внедрять в клиническую практику наиболее актуальные методики.
В России клинические рекомендации обновляются реже, и, чтобы новая прогрессивная технология добралась до страны, иногда требуется несколько месяцев или лет. Например, критически важная при хирургическом лечении рака молочной железы или меланомы кожи технология — биопсия «сторожевого» лимфатического узла — появилась в некоторых онкологических клиниках России только в 2020 году. На Западе эта технология применяется уже около двух десятков лет. В Европейском медицинском центре мы используем ее с 2015 года. Эта технология безопасна и избавляет пациентов от избыточных, калечащих операций.
Еще один пример. Лечение рака прямой кишки на Западе практически всегда начинается с предоперационной химиолучевой терапии, это позволяет значительно увеличить шансы на успех органосохраняющей операции. В отечественной онкопроктологии предоперационная лучевая терапия при этом заболевании, как правило, не проводится, что повышает риск возникновения местных рецидивов.
Наша практика подтверждает, что использование химиолучевой терапии при многих онкозаболеваниях позволяет уменьшить число калечащих, органоуносящих операций, обеспечить наилучшие показатели выживаемости и сохранить высокое качество жизни пациентов. Например, сохранить голос при лечении рака гортани или половую функцию пациентам с раком предстательной железы.
Во многих российских онкологических клиниках отсутствуют отделения лучевой терапии, лидерами мнения остаются врачи-хирурги, что, на мой взгляд, не всегда оправдано.
В EMC, независимо от того, к какому врачу пришел пациент, решение о его лечении всегда принимает Tumor Board — междисциплинарный консилиум с участием медицинского онколога, лучевого терапевта, морфолога, радиолога, хирурга. Это позволяет нам предложить пациентам лучшее из возможных решений.
— Какие новые подходы в лечении онкозаболеваний вы считаете перспективными?
— В первую очередь — развитие молекулярно-генетического тестирования, которое позволяет находить для пациентов с метастатической болезнью максимально персонализированное лечение.
На практике не встречается двух одинаковых опухолей, например, молочной железы. У каждого пациента заболевание имеет неповторимые черты, которые можно определить, только проведя сверхточные тесты — полное геномное секвенирование опухоли. Мы проводим это тестирование, затем консультирование с ведущими молекулярными биологами, таких специалистов всего несколько в мире. Такой подход позволяет нам подобрать варианты терапии, когда стандартные линии лечения уже исчерпаны, и определить, например, что пациенту по результатам его теста показана не иммунотерапия, а, напротив, препараты, обладающие иммуносупрессивным действием.
Необходимо отметить, что биопсии опухолей любой локализации под контролем УЗИ и КТ проводятся в нашей клинике амбулаторно в день обращения.
Большой прорыв в последние несколько лет произошел и в радиационной онкологии. Единичные метастазы при четвертой стадии рака в настоящее время можно точно обнаружить и устранить с помощью стереотаксической радиохирургии, прицельного облучения опухоли с высокой точностью. При этом пациент продолжает получать ранее назначенное системное лекарственное лечение. Используя современные возможности 4D-радиохирургии, можно удалить до десяти изолированных метастазов, даже небольших и труднодоступных. Три года назад Американское общество лучевых терапевтов опубликовало исследование, что использование данной методики увеличивает выживаемость пациентов с олигометастазами (ограниченным числом отдаленных метастазов) в два раза.
Конечно, для реализации такого подхода необходим мощный комплекс подразделений с возможностью оказания высокотехнологичной медицинской помощи. Для врача важно, чтобы клиника, в которой он работает, владела самыми последними технологиями. Надеюсь, что когда-нибудь так будет везде.
— Доступны ли в России современные возможности диагностики онкозаболеваний?
— С каждым годом диагностика совершенствуются. Даже в рамках скрининговых исследований сегодня есть место высоким технологиям. Например, программа FotoFinder («ФотоФайндер») для онкодерматологов способна расшифровать каждую родинку на загруженных в нее фотографиях участков кожи и дать заключение, что это за образование. Или скрининговое МРТ молочной железы, которое позволяет обнаруживать рак на нулевой стадии. Маммография, которую обычно используют при диспансеризации, к сожалению, пропускает достаточно много случаев заболевания.
Из новшеств в области скрининга и ранней диагностики также можно назвать генетические тесты на наследственные виды рака. Эти тесты могут быть полезны людям с семейным анамнезом онкологических заболеваний. В случае обнаружения повышенного риска развития рака мы рекомендуем таким пациентам специальные программы скрининга и профилактики.
